Вопрос о том, какие риторические ресурсы государства используют для легитимации интервенций в глазах иностранных контрагентов, остается недостаточно исследованным в отечественной литературе, несмотря на рост научного интереса к проблеме вмешательства во внутренние дела. Богатую эмпирическую основу для осмысления практик легитимации и стигматизации интервенций предоставляет опыт применения «доктрины Монро» — знакового идейного конструкта в истории международных отношений и внешней политики США. Настоящая статья концентрируется на выявлении роли «доктрины Монро» в качестве ресурса осуждения вмешательств европейских держав во внутренние дела стран Латинской Америки и обоснования американских действий в регионе. Автор обрисовывает комплекс проблем, связанных с приданием внутренней и внешней легитимности действиям государства на международной арене. Показано, что апелляция к национальным интересам, подходящая для решения задач внутриполитической легитимации, оказывается неэффективной в деле оправдания интервенций в глазах международной общественности и уступает место отсылкам к устоявшимся традициям и историческим нарративам. В статье последовательно рассмотрены обстоятельства появления президентского послания 1823 г. и последующая практика апеллирования к нему со стороны представителей внешнеполитического истеблишмента США как для продвижения идеи о недопустимости европейского вмешательства в дела стран Западного полушария, так и, впоследствии, для обоснования американского интервенционизма. Отдельное внимание уделено так называемому дополнению Рузвельта, поскольку оно позволяет лучше понять особенности восприятия положений «доктрины Монро» правящими кругами США, отделив их от искажений и стереотипов, сформировавшихся в ходе публичной полемики вокруг нее и перекочевавших оттуда на страницы многих академических исследований. Автор заключает, что, несмотря на приписываемый «доктрине Монро» статус краеугольной опоры внешней политики США, на деле она играла ограниченную роль как в дипломатическом оправдании, так и в стигматизации интервенций. В этом отношении ее правильнее рассматривать скорее как риторический ресурс, а не как некий строгий руководящий принцип. В целом опыт применения «доктрины Монро» указывает на ситуативную обусловленность практик легитимации вмешательств, объясняя их ограниченную убедительность, что представляется во многом неизбежным с учетом конститутивного значения института суверенитета для поддержания международного общества.

В истории США доктрина Монро занимает особое место. Она не только стала одним из ключевых программных внешнеполитических документов своего времени, но и легла в основу самых разнообразных интерпретаций роли и задач Соединенных Штатов на международной арене в поворотные моменты мировой истории. Одним из таких моментов стал рубеж 1910–1920-х годов, когда развернулся болезненный процесс формирования нового, Версальско-Вашингтонского порядка международных отношений. В публичном дискурсе США этот процесс сопровождался напряженными дебатами между сторонниками президента-демократа В. Вильсона и его противниками-изоляционистами. И республиканцы, и демократы стремились использовать ссылки на доктрину Монро, с одной стороны, для обоснования собственных концепций внешней политики США в новых условиях, а с другой — как аргумент в борьбе с политическими оппонентами. Споры вокруг доктрины Монро нашли отражение в публикациях в периодической печати и аналитических журналах, а также в карикатурах. Изучая данные материалы, можно проследить процесс эволюции подходов американских политиков, экспертов, редакторов и журналистов к доктрине Монро. Особый интерес в этом контексте представляют аргументы республиканцев против «интернационалистской» трактовки доктрины Монро в условиях изменения миропорядка после Первой мировой войны. Исследование показало, что на начальном этапе дискуссий (1920) доктрина Монро использовалась республиканцами прежде всего для критики вильсоновской концепции международных отношений в целом и его позиции по вопросу Лиги Наций в частности. На следующем этапе (1921–1923) дебаты развернулись уже вокруг необходимости обновления доктрины Монро, продиктованной главным образом новыми тенденциями развития международных отношений на Дальнем Востоке, в частности обострением соперничества между США и Японией. Автор выделяет несколько основных подходов к трактовке доктрины Монро, сформулированных в ходе общественно-политической дискуссии в 1921–1923 гг. Показано, что, несмотря на существенные расхождения во взглядах, и изоляционисты, и интернационалисты в ходе этой полемики пришли в итоге к расширительным трактовкам доктрины Монро, признав необходимость распространения ее принципов на весь Азиатско-Тихоокеанский регион.

Стремительная трансформация современного миропорядка всё чаще возвращает внимание экспертного сообщества к феномену империи (как формы организации политической жизни), а особое место США в этих трансформационных процессах — к истории становления и развития Pax Americana и на уровне идеи, и в сфере реальной политики. Определение роли и значения колониального опыта в проецировании американской военно-политической мощи в конце XIX — начале XXI в. позволяет составить более предметное представление о теории и практике международных отношений как в эпоху «высокого империализма» и мировых войн XX в., так и в период перехода от эпохи глобальных колониальных империй к эпохе ядерных супердержав, а также после холодной войны — в условиях распада биполярной системы и нарастающих противоречий между сторонниками концепции «глобального лидерства» и многополярного мира. В этом контексте данное исследование фокусируется на вопросах осмысления колониального опыта ведущих европейских держав и интервенций с участием армии и Корпуса морской пехоты (КМП) США американскими военными теоретиками в конце XIX — первой половине XX в. Особое внимание уделено концепции «малых войн». На основе широкого массива первоисточников, представленного как работами военных экспертов, непосредственных участников различных контрповстанческих операций в колониях, так и учебными наставлениями и уставами КМП, показана эволюция содержательного наполнения этой концепции от первоначального акцента на сугубо военных проблемах контрпартизанской борьбы в сторону всё большего учета вопросов «борьбы за умы и сердца» местного населения. Автор отмечает синхронность и идентичность общей логики развития военной мысли ведущих колониальных держав межвоенного периода по вопросам поддержания внутренней безопасности на зависимых территориях. США проявляли утилитарный интерес к релевантному опыту глобальных империй в рамках практической реализации доктрины Монро в странах Латинской Америки, рассматривая европейские державы при этом в качестве конкурентов за политическое влияние. В последние годы на фоне обострения межгосударственного соперничества в различных регионах мира наблюдается возрождение интереса политиков и военных теоретиков США к опыту малых войн первой половины ХХ в., поэтому изучение различных форм проецирования американской мощи за рубежом, в том числе на основе осмысления колониального опыта европейских держав, приобретает не только академическое, но и практическое значение.

Объявление в декабре 1823 г. американским президентом Дж. Монро новой концепции внешней политики страны в Западном полушарии стало знаковым событием не только в истории США, но также в теории и практике международных отношений в целом. Для Великобритании принципы доктрины Монро приобрели новую актуальность и злободневность после завершения Первой мировой войны. Тогда предметом особого беспокойства для правящих кругов Соединенного Королевства стала перспектива неконтролируемой большевистской экспансии в британские колонии и зависимые территории в Азии и Африке. Именно для противодействия этой угрозе военные и политические элиты Великобритании обратились к опыту своих заокеанских коллег и разработали комплекс мер, которые можно обозначить как британскую версию доктрины Монро. Своим острием эти меры были направлены против попыток большевиков опереться на национально-освободительное движение в целях его революционизирования и использования для подрыва «колониального тыла» империалистических держав. Этот внешнеполитический курс Москвы, в котором британские правящие круги усматривали также попытку большевиков вернуться к практикам Российской империи, в свою очередь стали обозначать с помощью концепции «коммунистического милитаризма». Именно с точки зрения столкновения британской версии доктрины Монро и концепции «коммунистического милитаризма» в данном исследовании проанализированы перипетии противостояния Великобритании и Советского Союза в Центральной Азии в середине 1920-х годов. Особое внимание уделено борьбе, развернувшейся между двумя странами в Иране (Персии), Афганистане, северо-западной Индии, Синьцзяне и Тибете. Эта борьба за влияние на местных правителей принимала самые разные формы: от информационно-пропагандистских кампаний до соперничества в сфере инфраструктурно-логистических проектов. При этом она сопровождалась и постоянным столкновением интересов различных группировок внутри СССР и Великобритании, что препятствовало проведению ими по-настоящему последовательной политики в регионе. Так или иначе, в совокупности указанные обстоятельства придавали советско-британскому соперничеству в Центральной Азии в 1920-е годы ярко выраженную специфику, которая не позволяет трактовать его как очередной виток Большой игры.

Выход Соединенного Королевства из Европейского союза вынудил руководство страны искать новые подходы к выстраиванию отношений с внешним миром. Результатом этих поисков в политико-идеологической сфере стала концепция «Глобальной Британии» (Global Britain). Одновременно актуализировался интерес академического сообщества к изучению аналогичных идейных поисков рубежа XIX–XX вв., когда британский истеблишмент также столкнулся с необходимостью качественной переоценки места империи в мировой политике. Обращение к историческому опыту в данном случае может помочь не только вписать концепцию «Глобальной Британии» в более широкий идейно-политический контекст, но и пролить свет на некоторые неочевидные ее особенности и нюансы. С этой точки зрения интерес представляет ее сравнение с концепцией «Большой Британии», активно обсуждавшейся в указанный период. В первом разделе статьи выявлены условия возникновения концепции «Большой Британии», рассмотрены ее ключевые положения. Автор отмечает, что «Большая Британия», предполагавшая создание своеобразной федеративной модели отношений метрополии и доминионов, стала реакцией на нарастание центробежных тенденций в рамках Британской империи и усиление колониального соперничества между великими державами. Во втором разделе обрисовано концептуальное ядро «Глобальной Британии», предполагающее расширение спектра внешнеполитических возможностей Соединенного Королевства после выхода из Евросоюза за счет налаживания более активного взаимодействия со странами и регионами, в свое время входившими в империю. Особое внимание в статье уделено миграционному фактору, выступавшему в качестве скрепляющего основания британского государства в различные периоды его истории и ставшего неотъемлемым элементом его политической идентичности. Автор приходит к выводу о существовании определенной преемственности в идейно-философском содержании двух концепций, которые оформились в схожих условиях поиска новых ориентиров политики Соединенного Королевства в меняющемся мире. В то же время данные концепты, по мнению автора, не сводимы друг к другу. Если «Большая Британия» была нацелена на консолидацию империи, то «Глобальная Британия» в большей степени ориентирована на преодоление сохраняющегося внутри страны раскола по европейскому и другим вопросам, что в свою очередь актуализирует проблему качественного переосмысления национальной идентичности Соединенного Королевства. Автор заключает, что концепция «Глобальной Британии» в нынешнем ее виде решить эту проблему не сможет, наоборот, она скорее является свидетельством дефицита инновационных идей и решений у современных британских элит.

Данная рецензия посвящена монографии А.А. Вершинина и Н.Н. Наумовой «От триумфа к катастрофе: военно-политическое поражение Франции 1940 г. и его истоки», которая увидела свет в 2022 г. Для того чтобы отделить миф от реальности и восстановить, насколько это возможно, точную картину тех трагических событий, авторы рассматриваемой монографии обращаются к по-настоящему широкому массиву источников — от мемуаров непосредственных участников до архивных документов различных стран, а также скрупулезно анализируют и сопоставляют выводы и оценки как ставших уже классическими трудов, так и современных работ по военной и политической истории Франции. А.А. Вершинин и Н.Н. Наумова воссоздают исключительно подробную картину событий тех лет, выявляя главные внутриполитические, социальные, военные и культурно-идеологические причины поражения французской армии. В частности, авторы развенчивают популярный и сегодня миф о том, что оно якобы стало следствием дефицита военной техники. Они показывают, что в действительности поражение было вызвано комплексом факторов: нестабильностью режима Третьей республики, противоречиями между политическими партиями, стратегическими просчетами военных и политиков. Авторы подчеркивают, что поражение Франции стало важным рубежом в истории международных отношений, после которого Третий рейх занял господствующее положение в Европе. Что же касается Франции, то, по мнению рецензента, А.А. Вершинин и Н.Н. Наумова совершенно справедливо заключают: «старая» Франция, определявшая судьбы мира, погибла в мае–июне 1940 г. на берегах Мааса и под Дюнкерком.